Красивое поражение

Имя азербайджанского писателя Камала Абдуллы известно читателям «Литгазеты», здесь публиковались рецензия на его роман «Неполная рукопись» и рассказ-притча «Харон». Сегодня мы предлагаем отрывки из новой работы писателя «Безутешный странник», которая готовится к изданию в Москве. Эту книгу жанрово можно определить как роман в эссе, потому что при всём многообразии тем, которые стали предметом размышлений К. Абдуллы в отдельных эссе, повествование прочно спаяно лейтмотивом-сюжетом, который философски оформляется в метафоре Пути. Напряжённый духовный поиск вовлекает читателя вслед за автором в глубины истории и культуры, в день сегодняшний или в далёкое прошлое, в проблемы жизни, одиночества, смерти или бессмертия, в творческую лабораторию великих мастеров слова или в тайная тайных – в размышления о Творце и человеческом предназначении.

Камал Абдулла

Все мы в течение дней своих более или менее задумываемся о жизни и смерти. По этому поводу у каждого, какая бы ни была, есть своя «философия»: у кого сложная, а у кого незамысловатая.

Кто готов полностью примириться с тем, что когда-нибудь исчезнет, не увидит больше этот прекрасный мир?

Что ожидает нас на той стороне? Ничего?

«Ничего» тоже есть нечто…

Если и существует там самая что ни на есть невыносимая мука – это беспамятство. В романе Альбера Камю «Посторонний» есть потрясающий диалог. Священник спрашивает у приговорённого к смерти: как ты представляешь себе потусторонний мир? И приговорённый отвечает:

– А так, чтобы я и там мог помнить земную жизнь.

Кому посчастливится и «после» помнить этот мир, не забыть родных и близких, хранить в памяти души цвет гор, деревьев, трав? И посчастливится ли вообще?

А может, не мудрствуя, жить надеждой, что впереди – вечность. Нужно только верить, что где-то рождающийся при твоём последнем вздохе младенец – не кто иной, как ты сам. Может, таким образом, даже не подозревая о том, мы уже рождались бесчисленное количество раз и ещё будем появляться на свет. Это не утешение перед лицом смерти, которая и меня настигнет когда-нибудь. Это моя вера в бессмертие человека.

Самое большое и красивое поражение. Разве не парадокс?

Что ответить на этот вопрос? Бывает поражение, вызванное бессилием или нерешительностью, а можно потерпеть поражение от головокружительного успеха либо – если недооценишь противника или не повезёт тебе… Причин много, и они различны. Но, несмотря на их множество и разнообразие, все поражения имеют одинаковый вкус – горечи. Горечи разочарования. Горечи раскаяния и скорби. И дорога твоя после поражения как бы раздваивается: одна уводит в отчаяние, уныние, другая – заставляет, приложив талант и упорство, трудиться день и ночь.

Поражение большого мастера! Когда такое случается, проигрывают, не преувеличивая, все, начиная от литературы вообще до каждого отдельного читателя. Но кто возьмёт на себя смелость утверждать, что это на самом деле поражение?! Если бы поражение можно было сразу и с лёгкостью «распознать», это было бы не поражением, а победой…

Несомненно, одной из таких побед является победа американского писателя Уильяма Фолкнера. Когда у него спросили, какое произведение из всех, им написанных, он любит и ценит более всего, он ответил так:

– «Шум и ярость».

– Почему?

– Потому что этот роман – моё самое большое и красивое поражение!

Фолкнер был великим мастером. И когда писал, ставил перед собой не только художественные, но и высочайшие нравственно-этические задачи. Каждое его произведение превращалось в своеобразное поле боя, где он вёл ожесточённую внутреннюю борьбу с самим собой, стремился преодолеть сопротивление огромного и противоречивого жизненного материала.

С другой стороны, он совершенно справедливо считал, что между высотой творческой цели и мерой её достижения всегда остаётся зазор. В осознании существующей разницы между задуманным и достигнутым – вот где кроется поражение, о каком говорил писатель. Но ведь если знаешь, что не полностью достиг задуманного, яснее видится масштаб замысла. В этом смысле «потерпеть поражение», по-моему, означает, что ты отдаёшь себе отчёт в истинном значении желаемого, это-то и является победой писателя, о чём я писал ранее.

Таким образом, самое большое и красивое поражение, когда замыкается некий невидимый логический круг, превращая тем самым творческие усилия художника в победу.

В глубине этих простых строк кроется непростое философское содержание. И в самом деле, поэзия является самым совершенным инструментом, дарованным человеку для познания мира.

Адресованные нашему сердцу, строки эти говорят: мир изначально устроен правильно. Гармония является его сутью. Здесь каждая деталь, каждое движение полны гармоничного и плавного соответствия. Мир сущностей обладает прекрасной целостностью, она недоступна любым случайностям, любым искусственным вторжениям. Сотри всё случайное, наносное, и этот мир преобразится, предстанет в своей первозданной красоте. В этом мудрость блоковских строк. Недостаточно только смотреть… Блок приглашает видеть.

Если по истечении долгих лет в памяти моей останутся какие-то строки из пьесы С. Вургуна «Вагиф», это будет именно эта строка. Потому что в ней заключены и истина, и тайна. Эта истина, эта тайна не вмещаются в одну эту строку. Что строка – не вмещаются в целое произведение. Слова «Поэт, пред ликом властелина ты!» способны вместить в себя всю мировую литературу.

Неужели когда-либо поэт и властелин жили врозь друг от друга? Было ли такое время, такая пора, когда поэт отдалялся от своего властелина, творил в отсутствии его?

Не было. Они всегда рядом, вместе! Всегда пред ликом властелина стоит поэт! Всегда и везде, будь то близко или далеко, во дворце или в хижине… По-иному не может быть. Иное мы выдумали сами, для самообмана. Величие поэта без властелина иллюзорно. Потому и Вагиф немыслим без Гаджара. Всем своим творчеством он настолько вобрал в себя Гаджара, что они превратились в вечных спутников на великой Дороге.

Поэт и властелин! Кто прав, кто виноват?

Поэт и властелин! Кто силён, кто слаб?

Поэт и властелин! Кто поэт, а кто властелин?

Так кто же Властелин? Конкретный человек или целая эпоха? Твоя совесть или твоё бесстыдство? А может, отец, мать, твой ребёнок или жена, твой начальник или его заместитель, любимая?..

Кто в состоянии увидеть и распознать своего подлинного властелина? Кто понимает, что он извечно предстоит перед ликом некой высшей силы и вне этого – нет жизни для него? Кто осознаёт, что властелина в действительности нужно искать не где-нибудь, а в самом себе? И видит ли его, этого владыку внутри нас, кто-либо ещё со стороны?!

Чехов говорил: «Я всю жизнь выдавливал из себя по капле раба». Кто же был этим рабом, тяготившим Чехова? Кого он так опасался? А вдруг властелин каждого из нас и есть тот самый внутренний раб? Для кого-то раб, а для нас – властелин… Или тот, кого мы называем рабом, двулик: с одной стороны, униженный пария, с другой – царь?!

Так с кем боролся, с кем боремся и Чехов, и мы: с рабом или властелином?

А если наша борьба подобна борьбе Дон Кихота с ветряными мельницами?..

Словно писалось в последний раз.

Что произведение – каждое предложение стоило бы писать как последнее. Каждый глоток воздуха может стать последним по воле судьбы.

А ведь кажется иной раз: проживи ещё немного, глядь – и достигли бы бессмертия.

Кто знает, рано или поздно, возможно, и обретём светлое, чистое и ясное бессмертие. Наверное, эта маленькая надежда придаёт человечеству сил.

Жил когда-то поэт, воспевавший красивые и нежные чувства. Стихи его – хрупкие и прозрачные – совершенны, как хрусталь. Ни за что не подумаешь, что Афанасий Фет может быть автором такой «тяжёлой» мысли: «Тот не лирик, кто, веря в душе в свой полёт, не бросится головой вниз с седьмого этажа».

Твой Путь – твоя жизнь. Сколько выпадет тебе идти по этому Пути и что останется за той чертой, где остановишься?..

Каждый, придя в этот мир, стремится покорить его. С возрастом и по мере того, как узнаёшь жизнь, этот покоряемый тобой мир начинает потихоньку неумолимо сужаться, уменьшаясь поначалу до размеров страны, затем – города, потом – деревни, квартала. Ну а когда лишаемся постепенно и этого – остаётся надежда на одного или двух друзей. Но и друзья исчезают песчинками в песочных часах – предстоит жить с надеждой лишь на одного человека. И человек этот превращается в неприступную крепость…

…Так, в один неизбежный как смерть день всё занимает свои места, открывается в своих естественных размерах и пропорциях, включая тебя самого. В конце остаётся и то, что вдыхаешь в себя как последний глоток воздуха, держа в глубине естества строчку Рамиза Ровшана: «К себе возвращается всё, что ни есть, к себе».

Стиль и стилизация – противоположные, однако находящиеся под угрозой смешения формы существования в искусстве. В идеале стиль должен быть проницаемой, лёгкой завесой, сквозь которую можно было бы увидеть всё, что намеревался сказать художник, только такой стиль не возвышается, к чему мы, увы, привыкли, между автором и читателем, подобно Китайской стене.

Когда стиль перерождается в стилизацию, начинает существовать сам по себе и довлеет в тексте над всем остальным, тогда художественное произведение теряет в своих других качествах. И содержание, и форма девальвируются.

Тешиться стилем, словно малым ребёнком, играть с ним – опасно в искусстве.

Стендаль, описывая Жюльена Сореля, героя романа «Красное и чёрное», делает важное замечание: Жюльен забывал о красоте своего дорогого костюма, его абсолютно не интересовало, подходит этот костюм ему или нет. В отличие от сверстников – аристократов он не сосредотачивался на одежде, внешнем виде, тем самым ещё больше привлекая к себе окружающих.

Стиль – как костюм Жюльена Сореля. Когда писатель хочет особо заострить на этом внимание, то есть занимается стилизацией, тогда он похож на пресыщенного сноба, стремящегося в первую очередь продемонстрировать свой костюм со всех сторон.