– Долгие годы я была знакома с Фелицией Викентьевной. Мы вместе работали, были... Да, в двух словах ничего и не расскажешь, – чуть взволнованно она запнулась, как будто целый шквал воспоминаний обрушился на неё. Но потом сердечно предложила: "Пойдёмте со мной! Вы будете спрашивать, а я – рассказывать".
Она повела меня мимо дома на берегу Даугавы, где многие годы жила учительница Осташева. Тихий осенний полдень. Солнце светит прямо в глаза, так что приходиться идти, опустив голову. Слышно, как течёт Даугава. А сколько страха из-за этой самой Даугавы пришлось перетерпеть в прежние годы. Моя спутница рассказала, как им приходилось ютиться на чердаке, пережидая буйные разливы реки.
Затем мы повернули, чтобы идти в противоположную сторону.
– А сейчас куда мы идём? – спрашиваю.
– На кладбище. Хочу показать Вам последний приют Фелиции Викентьевны.
Знаю, год назад там хоронили всеми любимую учительницу. Но я покачала головой, может быть, это заставило меня сделать моё ограниченное время.
– Нет. На этот раз не пойдём. Там её нет. Там находится самая малая, самая не значительная её часть. Она ведь продолжает жить! Мёртвые это те, которых уже не вспоминают.
Моя спутница понимающе улыбнулась и, посмотрев на белое здание школы, чуть задумчиво сказала:
– Разве не счастлив тот человек, добрые дела которого не дают ему умереть? – Затем приветливо предложила: – Давайте пойдём ко мне! Поговорим. Для меня большая радость, что в честь её приехал корреспондент.
Я сижу в небольшой уютной комнате. Сквозь окно на фотографию, что у меня в руке, падает косой луч света.
Да, узнаю... Именно такой по рассказам представляла Фелицию Осташеву. Статная, немного коренастая, гладко зачёсанные белоснежные волосы. Приветливое открытое лицо. Глаза на одних снимках светло голубые, на других – совершенно тёмные. Кажется, что эти глаза хотят мне что-то поведать. Но нет, говорит её коллега, что сидит за столом напротив меня.
– Такого уравновешенного, гармоничного человека мне в своей жизни встретить больше не довелось. Только у Мамули были такие глаза, голос, походка. Да, да, не удивляйтесь, что я её так назвала. Почти все школьники так сердечно звали своего преподавателя, – и дети, и взрослые, и даже совсем чужие люди.
Никто никогда не слышал, чтобы она повысила голос, хотя бы на полтона. Когда она говорила, все умолкали – такое дружелюбие, нежность и мудрость исходили от неё. У наших учителей было обыкновение перед началом подойти к Мамуле, просто постоять рядом, переброситься парой слов. Считали, что тогда уроки пройдут более успешно, дети будут вести себя хорошо.
Я сейчас вспомнила свой особый случай... Однажды явилась в школу взбудораженная, заплаканная, дома были неприятности. Не сдержалась, всё рассказала Фелиции Викентьевне. Она очень внимательно меня выслушала; чувствую, каждое моё слово проникло в неё каким-то необъяснимым образом. Затем взяла меня за плечи, прижала к себе, как сестру родную, и тихо сказала: "Вскоре это покажется всё мелочью. Может быть даже сегодня. Не несите с собой бурю в класс... Дети будут не спокойны". И в это самое мгновение я почувствовала, что её сердечное участие превратило все мои неприятности в мелочи жизни. Да, она воспитывала каждого человека, с которым соприкасалась.
– А как относились ученики к Фелиции Викентьевне? – не удержалась я от своего вопроса.
Моя собеседница улыбнулась, просияв:
– Именно дети и молодёжь её больше всех и любили. Если бы вы побывали на ее уроках! И не только на уроках, она всегда была с детьми... Многие молодые учителя не могли понять, почему у Осташевой во время занятий такая тишина. Как только она входит в класс, дети видят и слышат только её. Почему у неё дети не шалят и всё успевают?
Я превратилась вся в слух, ибо меня эти вопросы тоже очень интересовали. А приветливый голос продолжал:
– У Мамули была такая особенность: она просто не была способна видеть что-либо плохое в других людях, особенно в молодых, Она как бы освещала их своей внутренней чистотой. Ну сколько можешь ты артачиться, если на тебя смотрят такие добрые, такие честные глаза? И школьники сами старались друг друга воспитывать, идти вперёд... Мамуля преподавала немецкий и латышский языки. Часто после уроков или разговоров о литературе она рассказывала ученикам какой-нибудь жизненный эпизод, или о прочитанной книге, или о своём сочинении, и всегда спрашивала, как бы они поступили в данном конкретном случае. Возникали дебаты о жизни, все хотели быть более правдивыми или более честными, чем представленные им на обсуждение люди. Мамуля постоянно формировала сознание своих воспитанников, стремясь воспитать высокие моральные качества. Ревностно пробуждала в них интерес к науке, к искусству. Хотела, чтобы в каждом из её воспитанников горел героический дух. Часто повторяла им слова одной восточной поговорки: "Если ты победишь десятерых, но самого себя не осилишь, ты всё равно останешься побеждённым".
Рассказчица покачала седой головой. – Этим искусством она сама овладела очень хорошо. Да, это было уже довольно давно... Фелиция Викентьевна как раз объясняла в классе новый учебный материал, когда пришло известие из больницы, что умер её сын. Единственный сын, так беззаветно любимый. Дети в классе замерли. Все знали, что и мужа своего – своего лучшего друга, она уже похоронила. Учительница повернулась к классу, может быть, была чуть бледнее обычного, может быть, чуть слабее стал её голос:
