Я не дружила лично со Святославом Николаевичем, как другие. Счастьем говорить со Святославом Николаевичем я обязана, прежде всего, радиостанции «Родина», на которой 15 лет работала, и Людмиле Васильевне Шапошниковой. Я сама из семьи востоковедов-индологов. Мама моя была индологом, работала на радио в Индийской редакции.
Я знала, что Святослав Николаевич должен приехать, и пыталась как-то найти к нему дорогу. Это было непросто. И тут мне кто-то дал телефон Людмилы Васильевны. Мы с ней не были знакомы. Я просто позвонила ей и объяснила, что работаю на радиостанции и мне бы очень хотелось записать. Она мне помогла, и так было несколько раз. Как-то она мне говорит: «Вы знаете, распорядок встреч складывается очень напряженно. Наверное, встречи в этот раз не получится». Я в ответ на это буквально взвыла по телефону с таким большим отчаянием, что она засмеялась и сказала: «Ладно, ладно, ладно. Попробую что-нибудь сделать».
В последний раз я записывала Святослава Николаевича в 1989 году. Это было на улице Косыгина, в особняке. Там была группа индийцев, и они разговаривали. Святослав Николаевич был в светлой индийской одежде и еще шарф перекинут. Он был необычайно красив. Конечно, когда я шла на запись, то очень робела. А он очень строго держался, своим видом показывал — работать будем. Все вежливо и красиво, но сдержанно. Ободряла меня улыбка Девики Рани. Она меня сразу узнала, мило заулыбалась. А что касается его — узнал меня или нет — он не показывал это. Был один момент. Мы с ним говорили, говорили. Вдруг он взял меня за руку, сверху положил свою, посмотрел на меня и улыбнулся, как ребенок. Это было так неожиданно. У него была детская улыбка, удивительная. В этой улыбке была открытость, беззащитность — как ребенок.
Мне хочется сказать о радиостанции «Родина». В то время ничего не рассказывали о Рерихе, тем более не показывали. Помню, когда он приезжал на 100-летие с выставкой. В Третьяковке открывалась выставка. Я вначале записывала открытия, выступления и к нему не отважилась подойти. В этот же день меня познакомили с Фосдик. Вижу — смотрит на меня с такими светлыми, такими детскими глазами старушка маленькая, и такое у нее восторженное лицо. Слышу, разговаривает она с какой-то пожилой женщиной. Говорили про Петербург, о Римском-Корсакове. Я собрала все свое нахальство и подошла с извинениями, представилась, что я корреспондент, и не могла ли она назваться. Она назвалась. Записала ее. К сожалению, не сохранила пленки. Только текст интервью был напечатан в газете («Голос Родины»). Было такое общество по культурным связям с соотечественниками за рубежом.
Потом, в последствии, она мне написала письмо и прислала несколько открыток из коллекции музея, так же послала альбом, которого я, увы, не получила.
Тема на радиостанции была «Русский человек за рубежом». Рерих и представлял собой именно такую личность. Поэтому мы могли к нему обращаться по каждому поводу, каждой дате. В дальнейшем, в течени и 15 лет мы о нем писали.
Поскольку мы входили в главную редакцию пропаганды Всесоюзного радио, наши материалы не читал главный цензор. Я сделала передачу «Постижение красоты», это была 110-я годовщина Н.К.Рериха. Мне очень хотелось, чтобы ее услышали и у нас. Я с этой передачей пошла на радиостанцию «Юность». Они послушали ее и говорят: «Какие вы счастливые — можете такие философские передачи передавать! Увы, мы, к сожалению, такие передать не можем».
Последняя моя передача на радиостанции «Родина» о Рерихе, я не считаю интервью, называлась «Помни». Там для этой передачи я записывала Людмилу Васильевну Шапошникову и Лакшина. После того, как она прозвучала, — это уже было совсем близко к развалу Советского Союз а- и, естественно, нашей радиостанции, потому что она представляла не только СССР, но и РСФСР. И вдруг приходит посылка из Америки. Мы бежим в экспедицию, нам дают пакетик в грубой коричневой почтовой бумаге, приходим к нашей начальнице, развертываем и чуть не в обморок падаем — картина Рериха, которая теперь здесь находится. Картина, которая была подарена Гребенщикову, и на ней сзади написано: «В память о наших Памирах», дата поставлена, его подпись. С дырами — была прибита к стене гвоздями. Американский русский услышал, что фонд появился в Советском Союзе, в Москве, и вот решил прислать. Каким-то сложным образом она попала к нему, он — прислал картину к нам.
Когда я писала первую передачу о Рерихе «Постижение красоты» — это было как раз к 110-летию — то писала ее «всю жизнь и 3 дня»: с большим напряжением всех сил. Даже плакала от восторга. Но что интересно, я ничего не знала о Рерихе, кроме того, что это художник, которого я люблю. И художник, который так прекрасно писал об Индии, которую тоже очень люблю и в которой так и не побывала. Видимо, так и не побываю, но не важно.
Написал а я ее по какому-то стечению обстоятельств. Впервые она прозвучала 15 декабря 1984 года. Только потом я узнала, что 15 декабря он был сожжен. 13-го он умер, и 15-го был сожжен.
Записывали мы эту передачу с музыкой. С восторгом записывали, актеры читали стихи. Красивая передача. И потом, когда она прошла, я ложусь спать, почти засыпаю, и вдруг — трудно объяснить — я вижу: в святящемся круге — скала и башня, как будто продолжение этой скалы, такая высокая башня. Потом идет крепостная стена и внизу большое красивое солнце. Я сразу просыпаюсь. «Батюшки, что же это такое! Это не наше», — так я себе говорю. Какое-то мгновение видела, и раз — все закрылось, как зрачок превращается в точку. Что это такое было, я так до сих пор не знаю.
Потом, когда все это прошло, я готовила передачу, записывала многих людей — рериховцев. А.Фетисов — председатель Московского Рериховского общества, тоже участвовал в нашей передаче. И когда я с ним подружилась, ко мне пошла литература, всякие ксероксы. Я ему рассказываю про тот случай и спрашиваю, что же это со мной было. Он засмеялся и сказал, что это, видимо, Ригдэн Джапо показал вам башню. И только когда я стала читать Надземное, а оно начинается «Урусвати знает нашу Башню», у меня буквально волосы зашевелились на голове. Вот таким был мой звездный час!
