Абажур, фиалки и вино. –
Все как прежде. Только взор печальный.
Приковало темное окно...
Весна 1941 года
Это стихотворение написано другом молодости Эльзы Карловны Швалбе – инженером-химиком Петром Николаевичем Терентьевым накануне войны.
Кем был этот человек голубой крови с поэтической душой декадента, который стал для нее единственной мужской моделью скульптурного портрета? – О6 этом она никому не поведала... И только в октябре нынешнего года, когда ей исполнилось 92, она прочла по памяти это четверостишье: "Вот так создаются образы"...
Так я не умею... Но попытаюсь – уже не в первый раз – написать о ней повесть нашей почти полувековой совместной жизни...
С Эльзой Карловной Швалбе-Матвеевой я познакомилась в декабре 1950 года в оледеневшем от 50 градусного мороза поселке Абезь Интинского района Коми АССР. Здесь располагался инвалидный лагерь политзаключенных строгого режима... Его контингент оставлял довольно печальное впечатление: старческого возраста женщины, покалеченная во время следствия и на шахтах Воркуты молодежь... Да еще такие, как мы с ней, которые "полегли костьми" во время многочасового перехода в колоннах... Черное безмолвие заполярья поглотило все – людей, бараки и юрты. Слило воедино небо с землей, и только тусклые голубые очертания сторожевых вышек напоминали о жуткой реальности – "заживо погребенные"...
Минимально краткое пребывание в лечебных бараках – и две доски в двухэтажных общих... Там рядом мы пролежали пять лет... Первый год "привыкания" был самым тяжелым. В коротком тяжелом сне я возвращалась домой к осиротевшей матери или, накинув на плечи ее старенький плед, мчалась на лекции в Университет – благо филологический факультет находился в центральном здании на бульваре Райниса 19... Мысленно перечитывала письмо Константина Георгиевича Паустовского о моем зачислении в Московский литературный институт им. Горького. Благодаря моим публикациям в периодике и рекомендательным письмам драматурга Ивана Кочерги (Киев) и декана филологического факультета Латвии академика Роберта Пельше мне самой предоставлялся выбор отделения... Я выбрала заочное отделение драматургии, возглавляемое до войны Джатиевым. И этим обрадовала своего крестного отца Ивана Антоновича Кочергу...
Пробуждение по лагерному "гонгу" было "отрезвляющим"... По-солдатски быстро одевались, заправляли "конвертиками" постель и выходили на освещенную фонарями площадку. Линейка проходила по номерам, пришитым на спине бушлата. Не откликались лишь тяжелобольные, калеки и умершие за ночь... С каждым днем их становилось все больше. Никто их не жалел, не оплакивал – говорили даже "счастливый человек, отмучился..." и поспешно занимали его место на нарах. Тяжелее было с теми, кто, не выдержав испытаний судьбы, "шел на проволоку" и получал выстрел в спину. Их "упрекали" за "убийство души". Старушки-монашки, сгруппированные в отдельный барак за нарушение трудовой дисциплины во время религиозных праздников, молились за усопших...
В снежные бураны, когда ветер срывал крыши с бараков и гасил электрический свет, многим грезились призраки и детский плач...
Обреченность и безысходность судьбы сковывали мою душу отчаянием и туманили рассудок. И кто знает, чем бы это все закончилось, если бы рядом не было Эльзы Швалбе...
Уравновешенная, немногословная, с прямой горделивой осанкой, она даже в бушлате, с туго заплетенной вокруг головы косой и спокойным проницательным взглядом серо-голубых глаз выделялась из понурой серой толпы заключенных... Выслушивая меня, она не говорила утешительных слов, не жалела меня. Она беседовала со мной о кармическом законе, об испытаниях, посланных людям для самоусовершенствования, о том, что наши действия и мысли фиксируются в пространстве, что они обладают силой притягивать к себе родственные эмоции – плохие и хорошие... И что за одну короткую жизнь на земле человек при сильном и осмысленном желании может побороть в себе один-два и редко три своих недостатка... "Кстати, тебе необходимо бороться со страхом и чувством одиночества – добавила она строго. - И будешь еще благодарить судьбу за такие испытания. Без них тебе не стать писательницей..." Тогда мне трудно было поверить в эту жестокую истину. И я долго ни о чем не расспрашивала Эльзу Карловну, пока она сама в минуту откровения не рассказала о своих нелегких переживаниях.
Незадолго до ареста Швалбе из отцовского имения "Пучерга" Валмиерского округа вывезли в Амурскую область на поселение ее старушку мать на костылях, старшую сестру с мужем и дочерью. Младшая дочь сестры девятилетняя Рита находилась в это время в Валмиерской больнице после операции. И, как родители девочки ни просили конвой разрешить навестить ее по пути, им не позволили этого сделать. Так и уехали, не зная исхода операции... "Неслыханная жестокость", подумала я...
