Как бы там ни было, но в доме, наконец, появился ребенок. К Глафире, которую в семье называли Ирой, часто прибегали играть соседские дети. Со взрослыми им разговаривать почти не приходилось, но кое-какие детали детский взгляд зафиксировал прочно. Например, выдержанность и доброжелательность Александра Ивановича. Поскольку к нему, члену Совета тогдашнего общества Рериха, приходило много посетителей, квартира на первом этаже специально имела два выхода, чтобы не мешать семье. Он встречал людей сам, всегда подтянутый и опрятный, вел их в библиотеку и подолгу о чем-то беседовал. Иногда дети слышали, как он говорил: "Тетя Саша пришла, пора работать". Кто была "тетя Саша", выяснить не удалось. Известно только, что эта пожилая женщина помогала Клизовскому в работе над рукописью.
Жили супруги очень скудно, в основном на доходы от сдачи квартир внаем и на то, что удавалось выручить от продажи клубники, груш, яблок из собственного сада. Госпожа Шичко запомнила, что Клизовский иногда приходил к ее родителям с корзинкой фруктов в руках. Одно время, видимо, с деньгами полегчало, потому что супруги приобрели красивую мебель. Потом снова пришлось затянуть пояс потуже – дети услышали, как однажды Александр Иванович попенял жене за то, что она купила большой батон – хлеб они пекли сами. Спустя какое-то время мебель из дома вывезли – платить за нее оказалось нечем.
Из письма госпожи Бургеле
"Я жила а доме Клизовского с 1933 по 1938 год. В то время Клизовские жили по ул. Грегора, 1. У них была приемная дочь Глафира. В своем доме №47 по ул. Кулдигас Клизовские поселились в 1938 году, и от них мы переехали в другое место. В последний раз с семьей Клизовских я встречалась 3 августа 1939 года. В моей памяти (мне было тогда семь лет) они остались как очень приветливые, хорошие люди. Александр был господин высокого роста с седыми волосами, он целыми днями сидел за пишущей машинкой. Госпожа Лима очень любила цветы, у нее было много кактусов. Глафире надо было учиться игре на фортепиано, но ей это не очень нравилось. Глафира ходила к учительнице музыки, которая жила на втором этаже коричневого деревянного дома иа углу улиц Маргриетас и Валентинас..."
Так в повседневных делах и заботах мирно текла жизнь этих людей.
На Пасху, Рождество и семейные праздники приезжали друзья – Максимилиан Новицкий, владелец мастерской искусственных цветов, с супругой и дочерью, и бухгалтер пивзавода "Варна" с семьей, фамилию его узнать не удалось. Иногда по выходным Клизовские и Новицкие выезжали на взморье, гуляли по берегу моря, беседовали. Об Учении Александр Иванович в присутствии посторонних никогда не говорил, и на какие темы он писал книги, дети не знали. Просто о чем-то писал и все. Каким образом он подошел к Живой Этике, в каком возрасте это произошло, как он оказался в числе ближайших сподвижников Рихарда Рудзитиса, к сожалению, пока осталось невыясненным. Фотографироваться, как и многие рериховцы, он не любил. И эта фотография из архива Екатерины Драудзинь, которую любезно предоставила искусствовед Инга Карклиня, дошла до нас по чистой случайности. Елена Ивановна Рерих просила присылать ей в Индию карточки всех членов Общества. И Александр Иванович, глубоко почитавший ее как своего Гуру (Елене Ивановне он посвятил свои книги), конечно же, отказать не мог.
- Однажды в Обществе советско-латвийской дружбы, кажется, осенью 1938 года, устроили вечер, – вспоминает госпожа Катенёва-Неймане. – Представители постпредства рассказывали, как там, в России. Мы сидели за столиками, слушали, пили чай. Вдруг объявили танцы. Александр Иванович подошел ко мне и пригласил на вальс. Я так изумилась, что не смогла этого скрыть, пролепетав что-то вроде: "А разве вы танцуете?". Клизовский улыбнулся, он, конечно же, сразу понял, что моя растерянность происходит от почитания иерархического начала. (Не то, что в нынешне время, – добавила она в сердцах). И сказал: "Ну, не будем строить из себя сверхчеловеков. Пойдемте, потанцуем". И мы сделали тур вальса.
А потом все пошло вкривь и вкось – началась вторая мировая война. По радио рижан попросили замаскировать окна, чтобы дома не служили мишенью для бомбежек.
- Моя мама занавесила окно чем-то темным, включила свет и спустилась во двор посмотреть, не видно ли чего, – вспоминает госпожа Цимберг. – В этот момент (дело было вечером 23 июня 1941 г.) к дому подъехала машина, из нее вышли несколько человек и спросили у мамы: "В какой квартире живет Клизовский?". Растерявшись, она пролепетала: "В первой". Они прошли туда, и больше Александра Ивановича мы не видели. Мама всю жизнь переживала, вспоминая эту сцену, чувствовала себя виноватой...
Однако ее вины в этом не было совершенно – Александр Иванович совершенно четко знал, что его арестуют. Примерно за две недели до этого он просил своего друга об одной услуге, на случай, если его возьмет НКГБ – как-никак когда-то этот пожилой человек служил офицером в белой армии. Но прятаться не стал...
О дальнейшей его судьбе вплоть до 20 апреля 1942 года, когда оперуполномоченный УНКВД по Северо-Казахстанской области Ниедре "нашел, что в личном тюремном деле Клизовского имеется постановление на арест без санкции прокурора, из которого видно, что Клизовский за контрреволюционную деятельность арестован 23 июня 1941 года НКГБ Латвийской СССР. Следственное дело на эвак-заключенного ... не поступило", и постановил "завести следственное дело и принять его к своему производству", ничего не известно. Видимо, после пребывания в Рижском централе его сразу же отправили по этапу в общую тюрьму №22 г. Петропавловска в Казахстане. Там он и пребывал до тех пор, пока гэбэшники сподобились, наконец, изобразить видимость закона. Спасибо им, что хоть так, потому что благодаря этой тоненькой папке мы имеем сегодня уникальные документы.
