Пушкинское слово

Интереснейшие рассуждения, звучащие как нельзя более современно, о том, чем собственно занят поэт, ищущий нужное слово, содержатся в докладе А.А.Блока «О назначении поэта», прочитанном им 11 февраля 1921 года в Петроградском доме литераторов на вечере, посвященном 84-ой годовщине со дня гибели поэта, — докладе, известном более всего выражениями «веселое имя Пушкин» и «легкое имя Пушкин». Известно, что решившись на выступление, Блок «не готовился, не работал, — а именно творил, как бы отойдя от всего, что творилось вокруг, в трепетном возбуждении собирая мысли и чувства». Выступление было встречено публикой с волнением, вызвало аплодисменты и долгие разговоры. В том же году текст доклада был впервые опубликован в «Вестнике литературы» № 3.^[7] Прежде всего, Блок утверждает, что «дело поэта — внутреннее — культура». В самом деле, какое внешнее вмешательство может вторгнуться в те скрытые процессы, которые и являют собою творчество? Помимо воли поэта, пожалуй, никакое. И отсюда еще одно принципиальное определение: «Поэт — величина неизменная». Действительно, трактовок творчества поэта может быть множество. Вряд ли иссякаем поток отзывов и точек зрения на него. Но сам свод написанного остается оселком, по отношению к которому проявляет себя любой комментатор и критик, обнаруживая круг своих интересов, увлечений, предпочтений и широты взглядов.

Назначение поэта, по мнению Блока, приводить мир в порядок, освобождая звуки из хаоса, организуя их в гармонию и даря внешнему миру.^[8]

Параллельно тому, как создавалась «Новая модель Вселенной» П.Д.Успенским, тому, как П.Флоренский вырабатывал теорию имени, и тому, как возникало учение о «Мистицизме звука» Хазрата Иняйят Хана (1882-1927), сотрудничество которого со Скрябиным синтезировало подходы Запада и Востока к проблеме звука и было направлено на преобразование мира, А.Блок вырабатывал свою позицию: «Похищенные у стихии и приведенные в гармонию звуки, внесенные в мир, сами начинают творить свое дело. «Слова поэта суть уже его дела» (Пушкин). Они проявляют неожиданное могущество: они испытывают человеческие сердца и производят какой-то отбор в грудах человеческого шлака; может быть, они собирают какие-то части старой породы, носящей название «человек»; части, годные для создания новых пород; ибо старая, по-видимому, быстро идет на убыль, вырождается и умирает. Нельзя сопротивляться могуществу гармонии, внесенной в мир поэтом; борьба с нею превышает и личные и соединенные человеческие силы. «Когда бы все так чувствовали силу гармонии!» — томится одинокий Сальери.^[9] Но ее чувствуют все, только смертные — иначе, чем бог — Моцарт. От знака, которым поэзия отмечает на лету, от имени, которое она дает, когда это нужно, — никто не может уклониться, так же, как от смерти. Это имя дается безошибочно (...) На бездонных глубинах духа, где человек перестает быть человеком, на глубинах, недоступных для государства и общества, созданных цивилизацией, — катятся звуковые волны, подобные волнам эфира, объемлющим вселенную; там идут ритмические колебания, подобные процессам, образующим горы, ветры, морские течения, растительный и животный мир. Первое дело, которого требует от поэта его служение, — бросить «заботы суетного света» для того, чтобы поднять внешние покровы, чтобы открыть глубину. Это требование выводит поэта из ряда «детей ничтожных мира».

Дикий, суровый, полный смятения, потому, что вскрытие духовной глубины так же трудно, как акт рождения. К морю и в лес, потому, что только там можно в одиночестве собрать все силы и приобщиться к «родимому хаосу»,^[11] к безначальной стихии, катящей звуковые волны».^[12] Таким образом, поэт улавливает изначально существующие ритмы. Его слово, подобно слову Творца, способно, если не творить, то менять, преобразовывать мир.

Опираясь на внутреннее чувство, поэт совершает отбор и из огромного и разнообразного мира духовной культуры. Для того, чтобы уловить своеобразие той или иной культуры, особенности национального взгляда на мир, выделяют так называемые ключевые слова — «наиболее важные для культуры понятия, традируемые из языка в язык, образуют семантические гнезда, нередко сложносоставные и пересекающиеся с иными, родственными».^[13] К их числу относятся такие понятия как природа, логос, эйдос, идеа, и в полной мере может быть причислено понятие человеческого достоинства, обретающее разное наполнение в различные эпохи. Определение человеком своего места в жизни и размышления о том, что значит быть человеком достойным, стало одним из скрытых обобщающих сюжетов, позволяющих оттенить своеобразие жанровой формы или модификаций конкретного произведения, то есть одним из «магистральных сюжетов» мировой литературы.