Случалось, что выступления театра проходили не только в залах, но и в моей квартире тоже. Через двенадцать лет, в 1986 году, когда один из показов театра был у меня в квартире, Татьяна Петровна Григорьева привела Людмилу Васильевну. Так мы познакомились. Потом был семинар по Живой Этике, который организовала Людмила Васильевна, и это тоже для меня была большая веха. В 1989 году, ещё до создания МЦР, в маленькой комнатке Фонда культуры, Людмила Васильевна познакомила меня с Житенёвым. Это был чинуша ЦК ВЛКСМ-овской закваски, и даже кабинеты он выбирал самые большие, а Людмила Васильевна ютилась в самых маленьких комнатках. Он мне сразу не понравился. В историческом фонде даже есть его фотография со Святославом Николаевичем и Людмилой Васильевной. Но из песни, как говорится, слов не выкинешь. Это уже история. И в этой истории есть свои, любопытные моменты.
Когда приехали из Индии и привезли наследие, Житенёв, «распустив перья», всем рассказывал о поездке. Эволюция этих рассказов была такой. В первый день его рассказ начинался со слов: «Людмила Васильевна и я...» и далее по тексту, на второй день: «я и Людмила Васильевна...» и т.д., затем Людмила Васильевна за ненадобностью исчезла из рассказов вовсе. И вот как-то раз он рассказывает свою очередную историю перед зрителями, и даже что-то поёт, и тут входит Татьяна Петровна Григорьева. Что там произошло я не знаю, может быть, образовалась какая-то невидимая гравитационная волна — она в упор посмотрела на Житинёва, и он просто упал, ударившись довольно больно.
Итак, Житенёв забрал себе самое лучшее помещение, а под ним был подвал. И хотя там было сыро, но всё равно мы начали обживать его, и я притащил туда сверлильный станок и начал работать. Прибегает Житенёв и возмущается: «Что вы тут делаете? Чтобы у меня в кабинете была тишина!» И всё в таком духе. Там — мерседес, там — яхта и т.д. Однажды стоит Житенёв и Зеленцов, курят сигареты и строят планы: «Ну, бабушку мы подвинем...» (это они о Людмиле Васильевне) и т.д. Слава Богу, потом ситуация прояснилась и он вылетел. Ещё жалею, что меня не взяли за наследием, какие бы программы о Бангалоре можно было создать! Но судьбе было угодно распорядиться иначе. Все это вехи, все это реальные события.
Михайлова Нина Георгиевна:
— Тут все начинали с того, к чему у кого прикипело сердце. Кто говорил о библиотеке, кто об оптическом театре, а я занималась архивом, что наложило свой отпечаток на мой характер. Известное занудство — оно присуще, в какой-то мере, всем архивистам. И вот я приведу пример: на утреннем заседании Мурашкина Татьяна Ивановна сказала, что Девика Рани 1912 года рождения. Услышав это, я побежала в хранилище, достала дело, в нем указано, что в год, когда она умерла (1994 г.), ей было 86 лет, считайте сами какого она года рождения (1908 г.).
Теперь вернусь к более раннему времени. О создании Музея я услышала ещё летом 1989 года, одна из первых. Пришла Людмила Васильевна и сказала, что она получила письмо, где ей поручается создание Музея Н.К.Рериха и что он будет общественным. К тому времени у неё уже был опыт практического строительства: она строила стадион в подшефном колхозе, здание представительства культурного центра в Мадрасе, многоэтажный 100-квартирный дом на проспекте Вернадского... Я почувствовала, что она возьмется за эту работу.
И в течение двух-трех месяцев был создан Фонд. Людмила Васильевна рассказывала, как везли наследие. Я тоже встречала это наследие. Но у меня был несколько другой ракурс восприятия. Что мне запомнилось? Сначала не было известно, прилетит ли самолёт вообще, когда он будет. Наконец просочились слухи, что самолет все-таки прилетает, но неизвестно, во сколько. Поэтому мы должны были ехать в аэропорт часам к девяти вечера. Приезжаем в Шереметьево, но не с «парадного входа», а с рабочего. Через некоторое время началось какое-то оживление. Нам разрешили пройти на поле, по которому мы довольно долго шли, затем нашу группу остановили. Поле было освещено, и сначала никакого движения не происходило. Так продолжалось достаточно долго. Юлий Михайлович все это время довольно нервно ходил вокруг нас. Потом появились телевизионщики, и мы поняли, что самолет приближается. Никаких объявлений не было. Но на посадку из ночной серебристо-сумрачной мглы заходил большой белый самолёт. Было видно, что это не пассажирский, а грузовой лайнер. Его двери находились довольно низко от земли и к ним уже несли нечто вроде небольшой лестницы с металлическими ступеньками.
Следующий эпизод я, наверное, запомню на всю жизнь. От нашей группы отделился Воронцов и такой упругой, легкой походкой побежал к самолету. (Теперь мы знаем, что он тогда знал гораздо больше, чем мы, и причин для волнений у него было более чем достаточно). Со скрипом открылась дверь, и на пороге появилась слегка взлохмаченная, в мятой куртке, Людмила Васильевна, и Воронцов буквально на руках снял ее с трапа. Потом самолёт стали разгружать. Подъехал кран, и что-то большое, опутанное рыболовной сетью, медленно поплыло над нашими головами. Началась погрузка машин. И потом, в третьем часу ночи, по пустынной Москве мы кавалькадой, с сопровождающей нас милицейской машиной, с мигалкой ехали в Музей. Погрузили всё в хранилище, закрыли, опечатали и только потом поехали домой.
