Так и у товарища великих побед и борьбы Перикла, Аспазии, могло быть какое-то сверхчувственное божественное откровение, которое просветлило и укрепило её сущность, дало ей стойкость и несокрушимую веру. Ибо она, так же, как все великие духи, верила в будущее, которое принесёт необыкновенные возможности слабому и осиротевшему человечеству. Каждое её дыхание было любовью, состраданием ко всем, имеющим пока ещё ограниченное сознание, ко всем несчастным, ко всем страждущим...
Историк Диодор ещё упоминает, что Аспазия умерла и похоронена в Аттике (это могло быть до 425 г. до н.э.). Память её с большим благоговением почитают многие ученики Сократа в своих произведениях. Не сохранились до нашего времени изображения Аспазии. Нет в настоящее время и обстоятельного очерка о ней и о её жизни. О самом же Перикле, напротив, имеется несколько основательных исследований.
Почтим же и мы этими строчками память Возвышенной в Духе, память той, которая пламенела сама и вдохновляла на священный подвиг во имя Культуры так много духов.
Почтим вместе с нею и её друга жизни, великого государственного деятеля Эллады, поистине избранного Богом строителя, который стремился видения дальних миров воплотить в плотные земные формы.
Если искать сходство в другом образе, то духовный лик Аспазии напоминает нам Платоновскую бессмертную жрицу Мантинеи — Диотиму. Кто знает, не почерпнул ли его божественный Платон, создавая в своем знаменитом диалоге “Пира” этот неземной одухотворенный образ женщины-философа, из рассказов своего учителя Сократа о богоподобной Аспазии. А может быть, даже сознательно пытался увековечить лучезарную память Аспазии. Наше сердце утверждает, что это так, тем более, что между обоими образами много точек соприкосновения. По Платону — Симпозионь-Диотима — чужестранка, и подобно Аспазии в 439 г. до н.э. спасла афинян от чумы, будто бы отодвинув это бедствие на 10 лет; таким образом, это произошло в год заката жизни Перикла, когда действительно, чума вместе со смертью Перикла исчезла из Афин. И, главное, Диотима, или “Богами чтимая”, — та исключительная женщина, которую Сократ, сам будучи символом мудрости называет мудрой или самой мудрой (точно так, как он в другом диалоге Платона называет Аспазию), своей учительницей в учении о Космической любви. Он сам, услышав о её мудрости, искал её, пришел к ней, чтобы расспросить об Эроте, потому что ему нужен был учитель и именно в этом, менее постигнутом им вопросе. И Сократ ещё теперь восхищается её мудростью, рассказывая о ней с благоговением. Диотима, таким образом, является образом героини, рожденной во времени и пространстве, погруженной в серебристое сияние прошлого. И в сознании Платона символизирован образ того божества, Начала, или, вернее, созданный самим Платоном образ бессмертной, прекрасной Афродиты Урании, Небесной Любви, перед которой Сократ чувствовал себя должником за познание Космического закона.
Земной человеческий прототип Диотимы с течением времени погрузился в сумерки истории, и последующие поколения вообще стали сомневаться в реальном существовании Диотимы и считали её идеальным образом философской мудрости Платона.
Имя Диотимы — женщины-философа, увенчанное фиалками, окропленными росой на утреннем рассвете, вошло в культуру и историю человечества, как божественно-чистое и как самое гармоничное воплощение возвышенного добра и духовной мудрости или как неопознанный античный художественный образ, где из прекрасных очертаний тела сияет ещё несравненно более прекрасная душа.
Поэтому понятно, что поэты (например, Гельдерлин), философы-неоплатоники и особенно романтики-мечтатели, искатели голубого цветка и многие другие давали своим возлюбленным или музам, зовущим к вершинам духа, имя бессмертной Диотимы.
Сократ когда-то слышал из уст возвышенной Диотимы пророчески вдохновенную речь о метафизике любви и вот в “Пире”, в философских и других культурных кружках делали попытки воспроизвести эту речь диалектически (точно так, как Менекен речь Аспазии). С духовной чуткостью и увлечением Диотима высказывает свои бессмертные высказывания о любви, о бесконечной душевной тоске по вечно Прекрасному и о глубоком проникновении в эту чистую девственную Красоту. Даже мудрость, которая для неё является одним из самых возвышенных благ, есть любовь к Красоте - так Высшая Красота вплетается у неё в категорию ценностей.
“Кто хочет избрать верный путь <в постижении прекрасного (любви?)>, должен начать с устремления к прекрасным телам в молодости... Он полюбит сначала одно какое-то тело и родит в нём прекрасные мысли, а потом поймёт, что красота одного тела родственна красоте любого другого... Нелепо думать, будто красота у всех тел не одна и та же. После этого он начнёт ценить красоту души выше, чем красоту тела... <и> невольно постигнет красоту нравов и обычаев и, увидев, что всё это прекрасное родственно между собою, будет считать красоту тела чем-то ничтожным. От нравов он должен перейти к наукам, чтобы увидеть красоту наук и, стремясь к красоте уже во всём её многообразии, не быть больше ничтожным и жалким рабом чьей-либо привлекательности..., а повернуть к открытому морю красоты и, созерцая его в неуклонном стремлении к мудрости, обильно рождать великолепные речи и мысли, пока наконец, набравшись тут сил и усовершенствовавшись, он не узрит того единственного знания, которое касается прекрасного...
И в созерцании прекрасного самого по себе только и может жить человек, его увидевший. Если кому-нибудь довелось увидеть прекрасное само по себе прозрачным, чистым, беспримесным, не обременённым человеческой плотью, красками и всяким другим бренным вздором, если бы это божественное прекрасное можно было увидеть во всём его единообразии? Неужели ты думаешь, что человек, устремивший к нему взор, подобающим образом его созерцающий и с ним неразлучный, может жить жалкой жизнью?... Лишь созерцая прекрасное тем, чем его и надлежит созерцать, он сумеет родить не призраки добродетели, а добродетель истинную, потому что постигает он истину, а не призрак. А кто родил и вскормил истинную добродетель, тому достаётся в удел любовь богов, и если кто-либо из людей бывает бессмертен, то именно он”.
На земле есть Индивидуальности, которым открылась эта вечная красота Мы лишь можем преклонить голову перед их героической жизнью ибо каждый их вздох был “дерзанием к красоте”.
